Флоренция в этот вечер напоминала развернутый модный манифест: брусчатка Санто-Спирито дрожала под каблуками, в которых угадывался и шепот Ренессанса, и гулкий стук современности. Gucci, словно алхимик, переплавил наследие трех креативных эпох в коллекции-хамелеоне — где кожаные тренчи Форда обнимались с богемными перьями Микеле, а сдержанные линии Де Сарно растворялись в кислотных вспышках малинового и электрик-блю.
Палаццо Сеттиманни — не просто особняк, а хроника бренда, записанная в дубовых панелях и винтажных манекенах. Здесь, где когда-то кроили революцию Том Форд и Алессандро Микеле, теперь разыграли спектакль о преемственности. Модели скользили меж архивных стеллажей, будто страницы ожившего каталога: вот велюровые скинни, затянутые в корсет из шелка, вот «крокодиловые» плащи, брошенные на плечи поверх прозрачных гипюровых рубах.
На площади базилики, под пронзительные мелодии Морриконе, коллекция обрела плоть и кровь. Зрители замерли, когда модели в «горностаевых» шубах (на самом деле — искусственный мех с 3D-эффектом) прошли мимо Джеффа Голдблюма, чей смокинг внезапно заиграл в унисон с их образами. Виоле Дэвис аплодировала платью-сорочке с вышивкой GG — тому самому, что через три дня увидит весь мир в инстаграмах инфлюенсеров.
Этот показ напоминал разогрев перед грозой: в воздухе витало предчувствие Демны Гвасалии. Минималистичные кожаные жакеты внезапно обрели грузинскую угловатость, а бохо-платья — скульптурную жесткость. Gucci, как феникс, сжигал прошлое, оставляя лишь золу ДНК — монограммы, флорентийский шик и абсолютную уверенность: даже без капитана, этот корабль продолжит бороздить модные воды.
